кошек, которым, вопреки пословице, перчатки ее мешают ловить мышей. Даю голову на отсечение, что эта женщина будет нашей мачехой.
– Мне, право, не верится, Фанни…
Но Фанни не дала ей договорить.
– Пожалуйста, не спорь со мной, – сказала она. – Я лучше знаю. – И чтобы загладить резкость своего тона, Фанни снова принялась смачивать сестре лоб и дуть на него. – Но мы опять уклонились, милочка. Вопрос, стало быть, вот в чем: не следует ли мне (ты знаешь, что я горда и своенравна, Эми; пожалуй, даже слишком) – не следует ли мне взять на себя обязанность упрочить положение семьи?
– Каким образом? – с тревогой спросила Крошка Доррит.
– Я не потерплю, – продолжала Фанни, оставив ее вопрос без ответа, – чтобы миссис Дженерал разыгрывала со мною маменьку; я также ни при каких условиях не потерплю, чтобы миссис Мердл оказывала мне покровительство или помыкала мной.
Младшая сестра, тревога которой все росла, взяла старшую за руку, державшую флакон с туалетной водой. Фанни, с ожесточением тыча себя в лоб платком, взволнованно продолжала:
– Никто не может отрицать, что тем или иным путем (совершенно неважно, каким) он теперь достиг отличного положения. Никто не может отрицать, что он принадлежит к самым высоким кругам общества. А что касается ума, так, право, я не уверена, что мне нужен умный муж. Я не умею подчиняться. Я никогда не могла бы признать чье-то превосходство над собой.
– Фанни, милая Фанни! – воскликнула Крошка Доррит, с ужасом начиная понимать, к чему клонит сестра. – Если бы ты кого-нибудь любила, у тебя не было бы таких мыслей. Если бы ты кого-нибудь любила, ты бы забывала о себе, ты бы только о нем и думала, только им и жила. Если бы ты любила, Фанни…
Фанни отняла платок от лба и внимательно посмотрела на сестру.
– Вот как! – воскликнула она. – Скажите пожалуйста! И откуда это некоторые особы так хорошо разбираются в некоторых вещах? Говорят, у каждого есть свой конек, уж не напала ли я случайно на твоего? Ну, ну, я пошутила, котеночек. – Она потянулась с платком ко лбу сестры. – А ты не будь глупенькой, моя малышка, и не говори красивых и возвышенных слов о том, чего не может быть. Ладно! Вернемся к нашему разговору.
– Дорогая Фанни, прежде позволь мне сказать, что для меня было бы легче снова терпеть нужду и трудиться ради куска хлеба, чем знать, что ты живешь в богатстве замужем за мистером Спарклером.
– Позволить тебе сказать, душенька? – возразила Фанни. – Конечно же, ты можешь говорить все, что угодно. Надеюсь, тебе не кажется, что тебя принуждают к чему-то. Мы ведь решили все обсудить и обо всем потолковать. Что же до мистера Спарклера, милочка, то я ведь сегодня еще не выхожу за него и завтра тоже нет.
– Но когда-нибудь выйдешь?
– Пока не собираюсь, – равнодушно отвечала Фанни. И тут же ее равнодушие сменилось почти лихорадочным беспокойством, и она добавила: – Вот ты все говоришь об умных людях, малышка. На словах это очень хорошо получается, да где они, твои умные люди? Я что-то их не вижу около себя.
– Милая Фанни, за такой короткий срок…
– Короткий или долгий, не все ли равно, – перебила Фанни. – Мне надоело находиться в каком-то двусмысленном положении. Меня это положение злит, и я уже почти решила изменить его. Других девушек, которые иначе росли и воспитывались, мои слова и поступки, пожалуй, удивили бы. Что ж, пусть удивляются. У них свой путь, сообразный с их характером и привычками; у меня свой.
– Фанни, милая Фанни, ты знаешь сама, что достойна не такого мужа, как мистер Спарклер.
– Эми, милая Эми, – передразнила старшая сестра, – я прежде всего знаю, что мне требуется более твердое и определенное положение, чтобы я могла сбить спесь с этой наглой женщины.
– Так неужели – прости меня за такой вопрос, Фанни, неужели ради этого ты решишься выйти замуж за ее сына?
– Может быть, – с торжествующей улыбкой сказала Фанни. – Приходится и на большее решаться, когда хочешь достигнуть цели, душа моя. Чего доброго, эта нахалка воображает, что женит на мне своего сынка и потом начнет командовать мною. Ей, видно, и в голову не приходит, что ее ждет, если я стану ее невесткой. Уж тут я ей спуску не дам. Буду во всем поступать ей наперекор, не отстану от нее ни на шаг. Весь смысл моей жизни будет в этом.
Фанни встала, водворила на место флакон и принялась расхаживать по комнате, но то и дело останавливалась, чтобы продолжить свою речь.
– Начать с того, дитя мое, что я могу сделать ее старше. И сделаю.
Она снова прошлась из угла в угол.
– Я буду говорить о ней, как о старухе. Выспрошу у Эдмунда, сколько ей лет, а нет, так просто сделаю вид, что мне это известно. И самым нежным и почтительным тоном – самым нежным и почтительным, Эми, – буду восхищаться, как она хорошо сохранилась для своего возраста. Да она от одной моей молодости сразу покажется старше. Может быть, я не такая красавица, как она; не мне судить об этом; но я достаточно хороша, чтобы отравить ей существование. И отравлю.
– Сестрица, милая, неужели для этого стоит обречь себя на жизнь без счастья?
– Почему же без счастья, Эми? Это именно такая жизнь, какой я ищу. По природной ли склонности или под влиянием обстоятельств, роли не играет. Мне такая жизнь нравится, и я не ищу другой.
Нотка горечи слышалась в тоне, которым это было сказано; но она с горделивой усмешкой снова прошлась по комнате, задержалась на миг перед высоким трюмо и затем продолжала:
– Фигура? Фигура, Эми? Да, фигура у ней хороша. Отдадим ей должное и признаем это. Но так ли уж хороша, что никто не может сравниться с ней? Право, я в этом вовсе не уверена, мой свет. Предоставьте кой-кому помоложе такую свободу в выборе туалетов, какой пользуются замужние дамы, – и тогда посмотрим.
Эта мысль настолько понравилась Фанни, что она сразу повеселела. Усевшись на прежнее место, она взяла руки сестры в свои и, похлопывая одной о другую, воскликнула со смехом:
– А танцовщица, Эми, та давно забытая танцовщица, которая была совсем непохожа на меня и о которой я ей никогда не напоминаю – еще бы! – вдруг бы эта танцовщица ворвалась в ее жизнь и закружила ее в таком танце, от которого бы немножко порастряслось ее беломраморное нахальство! Совсем немножко, милая Эми, самую малость.
Но, поймав взгляд сестры, серьезный и молящий, она отпустила ее руки и ладонью закрыла ей рот.
– Не пытайся спорить со мной, дитя, – сказала она, перестав смеяться, – это все равно ни к чему не поведет. В таких делах я смыслю побольше твоего.